These songs were written by Anna Bondareva & recorded in Paris, back in 2004, as part of a film project about alternative rock music almost twenty years ago! Anna has performed her songs in various Parisian venues, such as theatres, Pierre Cardin film festivals, sharing the stage together with the legendary flamenco musicians Gypsy Kings. Anna’s concerts took place at cultural events, musical cafés, cabarets, Conservatoire de Serge Rachmaninoff, concerts were held on river Seine at the Alexandre-III Croisière during annual French summer music fest “Fête de la Musique”, during Fête des Vendanges de Montmartre & Artistes Big Wedding Day, an open air show at the steps of Le château d’eau de Montmartre was covered by the French TV Channel ‘CANAL +’, as well as François Truffaut film festival, just to name the few.
Later, in 2005 some of those original Anna’s songs were published by La Pensée russe, as part of compilation CD album “Meilleur Rock Russe A Paris”.
Album cover artwork is a graphic portrait of Anna Bondareva by Anna’s constant friend and montmartrois neighbor Sergei Chepik. Sergei Chepik (1953 – 2011) was one of the greatest painters to emerge from the former Soviet Union.
В один из зимних вечеров 1786 года на окраине Вены в маленьком деревянном доме умирал слепой старик – бывший повар графини Тун. Собственно говоря, это был даже не дом, а ветхая сторожка, стоявшая в глубине сада. Сад был завален гнилыми ветками, сбитыми ветром. При каждом шаге ветки хрустели, и тогда начинал тихо ворчать в своей будке цепной пёс. Он тоже умирал, как и его хозяин, от старости и уже не мог лаять. Несколько лет назад повар ослеп от жара печей.
Управляющий графини поселил его с тех пор в сторожке и выдавал ему время от времени несколько флоринов. Вместе с поваром жила его дочь Мария, девушка лет восемнадцати. Всё убранство сторожки составляли кровать, хромые скамейки, грубый стол, фаянсовая посуда, покрытая трещинами, и, наконец, клавесин -единственное богатство Марии. Клавесин был такой старый, что струны его пели долго и тихо в ответ на все возникавшие вокруг звуки. Повар, смеясь, называл клавесин «сторожем своего дома». Никто не мог войти в дом без того, чтобы клавесин не встретил его дрожащим, старческим гулом.Когда Мария умыла умирающего и надела на него холодную чистую рубаху, старик сказал:
– Я всегда не любил священников и монахов. Я не могу позвать исповедника, между тем мне нужно перед смертью очистить свою совесть.
– Что же делать? – испуганно спросила Мария. – Выйди на улицу, – сказал старик, – и попроси первого встречного зайти в наш дом, чтобы исповедать умирающего. Тебе никто не откажет.
– Наша улица такая пустынная… – прошептала Мария, накинула платок и вышла.
Она пробежала через сад, с трудом открыла заржавленную калитку и остановилась. Улица была пуста. Ветер нёс по ней листья, а с тёмного неба падали холодные капли дождя. Мария долго ждала и прислушивалась. Наконец ей показалось, что вдоль ограды идёт и напевает человек. Она сделала несколько шагов ему навстречу, столкнулась с ним и вскрикнула. Человек остановился и спросил: – Кто здесь?
Мария схватила его за руку и дрожащим голосом передала просьбу отца.
– Хорошо, – сказал человек спокойно. – Хотя я не священник, но это всё равно. Пойдёмте.
Они вошли в дом. При свече Мария увидела худого маленького человека. Он сбросил на скамейку мокрый плащ. Он был одет с изяществом и простотой – огонь свечи поблёскивал на его чёрном камзоле, хрустальных пуговицах и кружевном жабо. Он был ещё очень молод, этот незнакомец. Совсем по-мальчишески он тряхнул головой, поправил напудренный парик, быстро придвинул к кровати табурет, сел и, наклонившись, пристально и весело посмотрел в лицо умирающему.
– Говорите! – сказал он – может я облегчу ваши последние минуты и сниму тяжесть с вашей души по воле Божьей!
– Я работал всю жизнь, пока не ослеп, – прошептал старик. – А кто работает, у того нет времени грешить. Когда заболела чахоткой моя жена – её звали Мартой – и лекарь прописал ей разные дорогие лекарства и приказал кормить её сливками и винными ягодами и поить горячим красным вином, я украл из сервиза графини Тун маленькое золотое блюдо, разбил его на куски и продал. И мне тяжело теперь вспоминать об этом и скрывать от дочери: я её научил не трогать ни пылинки с чужого стола.
– А кто-нибудь из слуг графини пострадал за это? – спросил незнакомец.
– Клянусь, сударь, никто, – ответил старик и заплакал. – Если бы я знал, что золото не поможет моей Марте, разве я мог бы украсть!
– Так вот, Иоганн Мейер, – сказал незнакомец и положил ладонь на слепые глаза старика, – вы невинны перед людьми. То, что вы совершили, не есть грех и не является кражей, а, наоборот, может быть зачтено вам как подвиг любви.
– Аминь! – прошептал старик.
– Аминь! – повторил незнакомец.
– А теперь скажите мне вашу последнюю волю.
– Я хочу, чтобы кто-нибудь позаботился о Марии.
– Я сделаю это. А еще чего вы хотите?
Тогда умирающий неожиданно улыбнулся и громко сказал:
– Я хотел бы ещё раз увидеть Марту такой, какой я встретил её в молодости. Увидеть солнце и этот старый сад, когда он зацветет весной. Но это невозможно, сударь. Не сердитесь на меня за глупые слова. Болезнь, должно быть, совсем сбила меня с толку.
– Хорошо, – сказал незнакомец и встал. – Хорошо, – повторил он, подошёл к клавесину и сел перед ним на табурет.
– Хорошо! – громко сказал он в третий раз, и внезапно быстрый звон рассыпался по сторожке, как будто на пол бросили сотни хрустальных шариков.
– Слушайте,- сказал незнакомец. – Слушайте и смотрите.
Он заиграл. Мария вспоминала потом лицо незнакомца, когда первый клавиш прозвучал под его рукой. Необыкновенная бледность покрыла его лоб, а в потемневших глазах качался язычок свечи.
Клавесин пел полным голосом впервые за многие годы. Он наполнял своими звуками не только сторожку, но и весь сад. Старый пёс вылез из будки, сидел, склонив голову набок, и, насторожившись, тихонько помахивал хвостом. Начал идти мокрый снег, но пёс только потряхивал ушами.
– Я вижу, сударь! – сказал старик и приподнялся на кровати. – Я вижу день, когда я встретился с Мартой и она от смущения разбила кувшин с молоком. Это было зимой, в горах. Небо стояло прозрачное, как синее стекло, и Марта смеялась. Смеялась, – повторил он, прислушиваясь к журчанию струн.
Незнакомец играл, глядя в чёрное окно. – А теперь, – спросил он, – вы видите что-нибудь? Старик молчал, прислушиваясь.
– Неужели вы не видите, – быстро сказал незнакомец, не переставая играть, – что ночь из чёрной сделалась синей, а потом голубой, и тёплый свет уже падает откуда-то сверху, и на старых ветках ваших деревьев распускаются белые цветы. По-моему, это цветы яблони, хотя отсюда, из комнаты, они похожи на большие тюльпаны. Вы видите: первый луч упал на каменную ограду, нагрел её, и от неё поднимается пар. Это, должно быть, высыхает мох, наполненный растаявшим снегом. А небо делается всё выше, всё синее, всё великолепнее, и стаи птиц уже летят на север над нашей старой Веной.
– Я вижу всё это! – крикнул старик. Тихо проскрипела педаль, и клавесин запел торжественно, как будто пел не он, а сотни ликующих голосов.
– Нет, сударь, – сказала Мария незнакомцу, – эти цветы совсем не похожи на тюльпаны. Это яблони распустились за одну только ночь.
– Да, – ответил незнакомец, – это яблони, но у них очень крупные лепестки.
– Открой окно, Мария, – попросил старик.
Мария открыла окно. Холодный воздух ворвался в комнату. Незнакомец играл очень тихо и медленно. Старик упал на подушки, жадно дышал и шарил по одеялу руками. Мария бросилась к нему. Незнакомец перестал играть. Он сидел у клавесина не двигаясь, как будто заколдованный собственной музыкой. Мария вскрикнула. Незнакомец встал и подошёл к кровати. Старик сказал, задыхаясь:
– Я видел всё так ясно, как много лет назад. Но я не хотел бы умереть и не узнать… имя. Имя!
– Меня зовут Вольфганг Амадей Моцарт, – ответил незнакомец.
Мария отступила от кровати и низко, почти касаясь коленом пола, склонилась перед великим музыкантом. Когда она выпрямилась, старик был уже мёртв. Заря разгоралась за окнами, и в её свете стоял сад, засыпанный цветами мокрого снега.
J’enflammerai votre imagination avec le délice de ma promesse,
Je vous couronnerai dans l’excellence de mes rêves,
Je voilerai le ciel de vos désirs des étoiles étincelantes de ma création,
Je n’apporte pas la vérité, mais la liberté.
A. Scriabine
L’oeuvre de Scriabine est l’une des plus originales de toute la musique ; totalement révolutionnaire, au même titre que celles de Schönberg, Bartók, Prokofiev ou Stravinski, bousculant de manière irréversible la tonalité, inventant comme Chopin ses propres formes, développant une esthétique de la miniature en droite ligne des tentatives du dernier Liszt, exploitant des horizons harmoniques et des espaces sonores inédits dont Messiaen se souviendra, pour ne rien dire de Berg, Szymanowski ou de compositeurs plus proches de nous, tels Stockhausen ou Cage, Scriabine fait poser à la musique des questions qu’elle ne se posait pas avant lui.
Créateur à la charnière du bousculement des mondes entre XIXe et XXe siècles, partagé entre romantisme total et modernisme radical, mystique absolu et prophète d’un nouveau monde, Scriabine a fait de l’art une sorte de religion et d’initiation magique appelées à transformer la vie. Cent ans après sa mort, il est plus que jamais notre contemporain.
Some might think that everything that can be called romantic, as an opposition to seriousness, is something easy to perceive, but this is not always the case. Especially when it comes to romantic music, we have examples of the most complex musical compositions in this stylistic movement. It includes features such as increased chromaticism, moving away from traditional forms.
Music can be regarded as the highest of the arts because of its spirituality, attributed to the invisibility of sound. True romantic subtext is always associated with the unknown, with the incomprehensible.
«Лунный Ковчег» — детективный роман Анны Бондаревойс элементами сюрреализма во многом инспирирован событиями из жизни автора.
«Как только я останавливаюсь, паузы растягиваются, сливаясь на мгновение с абсолютным «ничто». Из этой безраздельной тишины рождалось эхо. Я различаю женские голоса, с которыми доносятся неразборчивые слова: «Еskato bebeloi! Еskato bebeloi!!»
Впервые роман Анны Бондаревой «Лунный Ковчег» был издан в 2019-ом. Ранее главы из книги были опубликованы в ежегодном литературном альманахе «Из Парижска. Русские страницы».
Книга «Лунный Ковчег» Анны Бондаревой в новом издании теперь доступна во всех онлайн магазинах, а также на ЛитРес!
Sometimes a person gets an inexplicable feeling of freedom, being in an absolutely hopeless situation. Reactance occurs when an individual feels that someone is attempting to limit one’s choice. From this friction and courage comes this strange feeling, similar to euphoria. This phenomenon has long attracted psychologists, mystics, artists and other seekers of truths. New album “Sonata Libera” by Anna Bondareva released at AB Neoclassical Music is exactly about this!
Anna speaks about her work:
“I do choose three pieces classical sonata form as I find it sharp and consistent.
Sonata Libera Allegro is the first and longest piece of the sonata, it does contribute much to my research of a new piano sound based on the improvisation process. Andante & Coda are there to digest the thrill presented in Allegro.”
When the air turns crisp, vibrant hues tinge the leaves, and the sky just looks bluer somehow, you know fall is here.
Time to celebrate—and what better way than with new piano release from AB Neoclassical Music!
Русский поэт-авангардист, автор песен, художник Алексей Хвостенко, известный как Хвост, родился 14 ноября 1940 г. в Свердловске. Друзья рассказывают, что сам поэт называя себя Хвостом, даже придумал расшифровку своего псевдонима.
“Хвост – как Христос Воскреси, “ост” – как Восток и “о” – как горловина гитары посередине…” – говорил он.
Большинству он известен как «Хвост», записавший несколько альбомов вместе с группой «АукцЫон». Они записали несколько совместных альбомов: «Чайник вина» (1992), «Жилец вершин» (1995) – на стихи Велимира Хлебникова, «Опыт постороннего творческого процесса» (1995) и др.
В последнем интервью поэт рассказывал, что однажды его буквально «приговорили к поступлению в университет» (это был первый суд по статье «Тунеядство»):
«Меня спросили: “Чем вы занимаетесь сейчас? ” – “Я пишу стихи”. – “Как, вы пишете стихи и не имеете никакого образования?”. Я сказал, что считаю необязательным иметь образование. Они ответили, что обязательно нужно иметь образование: “Давайте договоримся с вами так: вы пойдете на какое-нибудь филологическое отделение и будете изучать филологию”. Я сказал: “Ну хорошо – тогда я постараюсь поступить в университет, на филфак”. На этом мы и договорились».
По этой же статье проходил и другой известный «тунеядец» – Иосиф Бродский, с которым Хвостенко одно время был очень дружен. Обоим пришлось не только побывать в Городской психиатрической больнице №2 на Пряжке, но и полежать на одной койке:
«В первый раз, на Пряжке, я попал на койку, на которой лежал до меня Бродский, и там я провел целый месяц».
Алексей Хвостенко стал первым исполнителем песни на стихи Анри Волохонского “Рай”, которая впоследствии была перепета Борисом Гребенщиковым и стала известна как “Город Золотой”:
